Розенберг хлопает меня по плечу. Мол, чего задумался, рядовой. Открыл полковник пива. И описал семейную дислокацию без экивоков, с офицерским юморком.
— Моей дочери 53 года, — говорит. — Трое внуков. Старшая внучка — ровесница Виктории.
Виктория кивает. Усмехается…
Есть у полковника и правнук.
— Правнук… — машинально повторяю я.
А Борис Яковлевич смотрит с фирменным прищуром. Мол, каково, а?!
Пытаюсь представить: я через четверть века, с молодой женой и младенцами…Сдаюсь. Заманчиво — но невозможно. Развожу руками — ну, вы даете, полковник!
А жизнь, говорит, счастливо сложилась.
— Мне, — ласково смотрит на «дюймовочку», — Бог новую жизнь дал.
— Но как?! — спрашиваю (глядя на Викторию, невольно подсчитываю — десять лет назад полковнику было 64, значит его невесте было 25).
И чую неловкость. Получилось бестактно. Журналисты, говорю, наверное, замучили расспросами о разнице в возрасте. Неприятно…
— Почему? — удивляется Виктория. — Энергия не зависит от возраста. Можно выглядеть молодым, а душой быть стариком, а можно иметь вечную молодость! В комментариях, бывает, гадости пишут. Но мы таким сочувствуем — ругают нас слепые. Видят только возраст… Вот моему первому мужу было 25 лет, а сердцем, душой — дедуля. И наоборот…
Гордо смотрит на Бориса Яковлевича. А тот под ее взглядом расцветает, как пион. Довольно хмыкает. И буркнув: «Да, уж! Щелкнуло что-то у нас», — рассказывает удивительную, невероятную, странную, но, видит Бог, рождественскую историю.
До встречи с Викторией жизнь Бориса Яковлевича благополучно катилась к закату. Полковник вышел в отставку, в Челябинске получил квартиру, за детей душа спокойна — пристроены, внучка окончила институт.
— Отмечаю 60-летний юбилей, на второй день увожу супругу Любу в санаторий… — вспоминает полковник. — И вдруг ей становится плохо…
Жена умирает. Борис Яковлевич в разговоре часто возвращается к этой боли.
— Люба сейчас на небесах наблюдает за мной, — вздыхает он. — 33 года были вместе.
Жизнь обрывается. Теряет смысл. Заболевает и полковник. Дети увозят вдовца в Крым, выхаживают. Через полгода к спасению подключаются друзья, устраивают на общественную работу — военно-патриотическое воспитание молодежи («чтобы дома не лежать»). Типичный жизненный финал пенсионера — рыбалка-телевизор-внуки-правнуки…
— Ничего не предвещало! — хором выпалила чета Розенбергов.
Розенберги, по-моему, до сих под впечатлением от лихого выверта жизни. Словно наверху кому-то смертельно скучно наблюдать за стандартными судьбами, и решил Он: а если сделать так…
— Я была уже четыре года замужем! — закрывает глаза Виктория. — Из детей был только кот…
Начинающей 22-летней журналистке поручают сделать интервью с «дедом-общественником».
Тут супруги азартно рассказывают, перебивая друг друга.
— Я жутко нервничала. К интервью не подготовилась, — вспоминает Виктория. — Я вообще не знаю, кто это. Какой-то дядька! Борис Яковлевич давай надо мной угорать.
— Пришла девочка, говорит: «Я интервью буду брать». Я: «Извини, в баню не сходил» (дальше — солдафонский юморок), — хохочет полковник.
— Вот так уходят из профессии! — злится Виктория.
— Вижу, она замерзла, пришлось на нее надеть свитер. Жалко… девочку (по-моему, он хотел сказать «ребенка»), — пожимает плечами.
Так они расстались. Интервью можно было признать проваленным, если бы…
Розенберги до сих под впечатлением от лихого выверта жизни Владимир ВОРСОБИН
Виктория влюбилась!
Это, пожалуй, самый чудесный, невероятный (да, простит полковник!) момент истории, объяснить который невозможно. Амур-снайпер?
Или действительно нет возраста у родственных душ.
Виктория попыталась это объяснить. С недоступной для нас, мужиков, логикой.
— Я не люблю усатых, — начала перечислять она. — А он усатый, лысый! («Я не совсем лысый!» — запротестовал Борис Яковлевич.) Акцент дурацкий, до сих пор его не выбила.
— И-и-и? — ждал развязки я. Мы вместе с Викторией критично разглядывали полковника, видимо, целиком состоящего из недостатков.
— Но харизма! — вздохнула она. — Глаза голубые, которые на тебя смотрят «та-а-ак». И эта улыбка. И дурачество. Это перекрывало все!
Полковник приосанился…
— А я сопротивлялся! — вдруг заявил он.
То, что Борис Яковлевич перепугался, — дело естественное. Любовь 22-летней девушки долго не укладывалась в его седой голове.
— Дошло до того, что я ей мальчиков искал, — говорит он. — Но она всех послала. Потом с ее родителями разговаривал: мол, ребенок чего творит у вас? А родители — ровесники моей дочери… (Машет рукой.) Отвечают: если ей хорошо, нам тоже хорошо. Я в панике. Мне ее жалко! Вдруг что-то пойдет не так…
Но Викторию уже было не остановить. Она развелась с предыдущим мужем.
— Звонит мне: что-то с текстом не получается, что-то еще, — рассказывает полковник. — Приезжай, говорю. Приехала раз, приехала два. Потом решила не уезжать…
Родилась Ева. Но на свадьбу «молодожены» решились только через три года. Когда Бориса Яковлевича «отпустила» его покойная жена.
— Что-то мне не давало жениться — и все, — хмурится он. — Люба во сне сказала: «Давай. Иначе, — сказала она, — не по-людски: ребенок есть, живете вместе, а не расписаны». Сходили в загс…
Ева и два пацана-четырехлетки, близнецы Марк и Дэн Владимир ВОРСОБИН
Виктория смеется:
— Там над нами поугорали, конечно. Мы же вопреки местным традициям без свадьбы, без свидетелей. Из гостей — только друг Бориса Яковлевича. Регистратор смотрит на нас, качает головой, говорит, давайте хоть музыку поставлю…
Ева — прелестная дитя. Глазами — папина дочка. Занимается танцами, вокалом. Когда ее из садика забирали — кричали: «Ева, за тобой дедушка пришел». Она злилась и шипела: «Это мой папа!».
Мама ее называет «бесярик». Не сидится Еве на месте. А младшие — абсолютная противоположность: спокойные, рассудительные… Настоящие мужики.
Вот только как Розенберги решились еще и на этих близнецов? А тут случилась еще одна невероятность…
Ева — прелестная дитя Владимир ВОРСОБИН
«Неравный брак» заметили в Москве. Перед Розенбергами распахнулись двери ведущих телеканалов. Да так широко, что семья пожалела. Москву не очень интересовала их счастливая жизнь. Счастье — скучно. Несчастье — вот журналистская радость.
На одном из шоу, например, допытывались: кто настоящий отец Евы? Пытались найти «сенсационную перчинку», уговаривали: а давайте придумаем что-то поинтереснее вашей идиллии…
А дальше еще хуже — Бориса Яковлевича после эфиров увольняют с работы. Не понравилась начальству такая известность.
«Ах, так!» — решили Розенберги.
Уехали из Челябинска на родину Виктории, в маленькую, тихую Юрюзань, и родили двух малышей-крепышей.
Не то чтобы из принципа, не то чтобы в ответ на каверзные вопросы журналистов и увольнение…
Розенберги смотрят хитро, мол, просто так получилось.
— Я ее отвез на УЗИ, сижу в машине, жду, — вспоминает полковник. — Звонит: тебя огорчить или обрадовать? У меня сразу паника: что случилось?! «Их двое!»
«Это же прекрасно! — кричу. — Здорово!»
И добавляет зачем-то:
— Сколько я буду жить? Хрен знает… А так у нее будет еще двое детей.
И ласково подмигивает жене.
— Чего?! Сколько?! — встрепенулась та. — Я бдю! Если что-то его беспокоит, я его тут же пинаю.
— Она меня уже два раза засовывала в больницу на обследование. Следит, — неохотно соглашается Розенберг.
У Виктории взгляд на возраст — почти мистический.
— Работала я в больнице пресс-секретарем, — рассказывает, — девушку машина сбила. Анестезиолог говорил: «Мы ее вытаскиваем, она дышать начинает. Но будто затягивает обратно». Три недели боролась и умерла. Почему? Ей было так суждено. А был дедулька, 85 лет. Сломал шейку бедра — не поперечно, а еще хуже — продольно. Ему ее собрали, он через неделю побежал. Я поняла — насколько жизнь непредсказуема! Можно в 25 умереть и в 100 лет выздороветь.
Тогда Борис Яковлевич ввернул анекдот:
«Встречаются два педагога. Один идет по лесенке, с клюшечкой, присогнутый. Горюет. Студенты, говорит, не выучили, пришлось половине понаставить двоек.
А другой педагог — веселый, счастливый, подтянутый. Кричит — да ну их на хрен студентов, ничего не знают. Я половине двойку поставил, рассмеялся и пошел дальше!
— Как относишься к жизни, так и живешь! Все в голове, — звонко постучал он себе в лоб.
Борис Яковлевич, седовласый, но все еще крепкий старик Владимир ВОРСОБИН
И смотрят на меня оба — мол, ну, что еще? Ну, счастливы мы. Правда. Все у нас хорошо. Мол, и такое бывает.
Борис Яковлевич учил меня, салагу — все, мол, зависит еще и от энергии.
— Дай руку, — скомандовал он. И как начал облучать ее биополем!
— Чувствуешь энергию? — глаза полковника горели.
— Да, — солгал я. Вспоминая, что ради семейной гармонии и соврать не грех.
— Вот, мы ж говорили! — забила в ладоши удивительная семья Розенбергов.
Страсть мужа к старым военным фильмам и Алле Пугачевой Виктория уравновешивает правилом — в машине только ее музыка.
Борис Яковлевич, как обычно, воспитывает в духе военного патриотизма молодежь. Супруга по удаленке работает на smm.
Но есть в «неравном браке» и общая страсть (на которой, по-моему, и удерживается большинство семей от ссор и разводов) — к старине. Весь юрюзанский антиквариат с соседских чердаков и подвалов они стащили к себе в дом. И строят первый в Юрюзани частный краеведческий музей. Нашли 130-летнюю избу, потратили все накопленные деньги — 400 тысяч рублей, теперь обустраивают. И каждый год планируют открыть экспозицию, растопить русскую печь, учить молодежь печь пироги…
До встречи с Викторией жизнь Бориса Яковлевича благополучно катилась к закату Владимир ВОРСОБИН
P.S.
«Рыбка» и «котик»
И уже прощаясь с Розенбергами, я задаю тихо, украдкой, чтобы не услышал полковник, коварный вопрос:
— Виктория, а почему вы мужа Борисом Яковлевичем называете и на вы? Чувствуется эдак меж вами почти полувековая дистанция.
Виктория вспыхивает. Краснеет. И шепчет в ответ:
— Мне при вас неудобно, а так мы друг друга и «рыбкой», и «котиком» называем…
«Котик» насторожился.
— О вас, говорим, Борис Яковлевич, — рассмеялась Виктория.
— Детей еще родите? — неожиданно выстрелил я.
Оцепенение.
И неуверенное: — Не-е-ет… Наверное.
